Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд - Страница 109

109

Но мы чувствовали, что разделяем с ними и вину, и огромное разочарование; даже сдержанная сила Энтони, этого тихого советчика, и молитвы, произнесенные нами у его очага, не могли растопить лед наших сердец.

– Что это за Бог, если он позволяет такое? – спросила я молодого отшельника.

– Бог, требующий веры, – ответил он мне, – отдавший Своего единственного сына на распятие, чтобы человечество могло спастись.

– Ага, а мы с тех пор и ни хрена-то не усвоили, ничегошеньки, ведь так? – сказала Сьюзи Келли с горьким смешком. – Мы с Мегги добрые католички, брат, но такая ужасть, как эта, сильно подмывает нашу веру.

– Вот теперь начнется ваша подлинная работа с язычниками, – сказал отец Антоний. – Этим невинным душам мы должны нести слово божье.

Сейчас уже почти рассвело… некоторые женщины вернулись в свои вигвамы, другие мирно сопят со своими детьми здесь, в вигваме Антония. У меня сна ни в одном глазу, так что я сижу здесь же у огня и веду хронику этих скорбных событий. Теперь и я жду прибытия армии с надеждой, чтобы они забрали нас с собой в цивилизованный мир…

До меня все еще доносится барабанный бой и звуки танца, индейцы танцуют всю ночь… ночь, которую никто из нас никогда не забудет. Сейчас я возвращаюсь в свой вигвам…

1 марта 1876 года

Да, теперь действительно все кончено, все теперь в прошлом – с первыми лучами рассвета явились солдаты, словно карающая длань Господня, чтобы поразить нас… Меня ранили из ружья, и боюсь, что умру; деревня сожжена, ее жители скрылись нагими в холмах, чтобы прятаться среди скал, точно звери. Я не знаю, что случилось с большинством моих знакомых, кто-то жив, другие мертвы, а я нашла убежище в расщелине вместе с Пером-на-Макушке, Тихоней и Мартой. Мы жмемся друг к другу с нашими детьми, а внизу догорает деревня, громадный погребальный костер, в который солдаты свалили все наше хозяйство, все, что мы имели, все, чем мы владели – шкуры, меха и покрывала, еду и кухонные принадлежности, седла и оружие – и поверх всего скарба навалены тела убитых, а солдаты ходят с факелами и поджигают вигвамы, которые вспыхивают точно деревья в лесном пожаре, оружие и бочонки пороха взрываются как фейерверки… Да, все, что у нас было. Все пропало. Сбылось пророчество Идущей-Против-Ветра… Человечество обезумело, все мы – дикари… Или это наказание за шошонских детей? Не знаю, где сейчас отец Антоний, чтобы спросить его. Я должна спросить Антония… Он должен знать…

Я ранена и, наверное, скоро умру… Дыхание выходит с шумом из груди, изо рта и носа течет кровь. Я не должна умереть… Простите меня, милые Уильям и Гортензия, что я вас оставила, я бы вернулась к вам, правда, вернулась бы… Если я умру, я молюсь, чтобы вы однажды прочитали эти записи и узнали правду о жизни вашей матери… Узнали, что она любила вас и думала о вас в смертный час…

Я должна спешить, мне так холодно, что карандаш дрожит в моей руке, зубы стучат… Женщины, дети и старики разбежались по скалам над лагерем, со мною лишь Марта, Тихоня, Перо-на-Макушке, наши дети… Я не знаю, где другие… многие мертвы…

Пока у меня хватит сил, я буду писать о том, что случилось…

Сегодня утром, на рассвете, всего несколько часов назад я вышла из вигвама Антония. Я пришла с дочерью в наш вигвам и, накрыв ее одеялом, оставила под присмотром Пера-на-Макушке. Потом я спустилась к реке, туда, где мой мальчик-мужчина Наездник обычно пасет лошадей. Барабанный бой наконец смолк, все отправились спать, на лагерь опустилась тишина. Я услышала, как впереди беспокойно заржала лошадь, и почуяла беду. Я ускорила шаг, в горле у меня комом поднималась тревога, я пошла еще быстрее и перешла на бег…

Я остановилась точно вкопанная, когда увидела его: Наездник стоял, завернувшись в накидку, недвижно, точно каменная статуя, а перед ним на коне сидел, целясь в него из пистолета, точно на расстреле, капитан Джон Бёрк. Позади него сидел на лошади другой офицер, и оба не двигались, только пар от дыхания поднимался в морозном воздухе. А за ними растекались по канавам и оврагам, карабкались по скалам и сбегали по насыпям и откосам десятки, сотни всадников – и белых, и индейцев. Я шагнула вперед.

– Джон, что ты делаешь? – выкрикнула я. – Опусти пистолет. Он всего лишь мальчик! Мы все готовы сдаться. Ты разве не видел нашего белого флага?

Бёрк посмотрел на меня так, словно увидел привидение, шок на лице его сменился ужасом, а затем – неуверенностью. Он колебался, и пистолет дрожал в его руке.

– Боже правый, Мэй, наши скауты сказали нам, что это деревня сиу, Бешеного Коня! – сказал он. – Что ты здесь делаешь?

– Это деревня шайеннов, – сказала я. – Деревня Маленького Волка. Моя деревня. Разве Герти тебе не сказала? Боже мой, Джон, убери пистолет! Это просто ребенок!

– Слишком поздно, Мэй, – сказал капитан. – Деревня окружена, атака вот-вот начнется. Герти в другом подразделении. Наш скаут, семинол, заверил нас, что это деревня Бешеного Коня. Беги туда, откуда мы пришли, и спрячься в холмах. Я потом найду тебя.

– Стреляйте в мальчишку, сэр – сказал лейтенант с нетерпением. – Застрелите его, пока он не поднял тревогу!

– Дураки! – выкрикнула я. – Ваш выстрел поднимет всех на ноги! Джон, ради Бога, не делай этого. Это безумие. Это деревня Маленького Волка. Мы готовы сдаться мирно. Мы подняли белый флаг.

Капитан Бёрк взглянул на мальчика, а затем вновь на меня. Его темные, глубоко сидящие глаза сделались черными точно уголь.

– Мне жаль, Мэй, – сказал он. – Я пытался предупредить тебя. Мы на войне, атака неминуема, у меня есть приказ. Я солдат и служу своей стране. Беги и спрячься.

109