Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд - Страница 12

И Маргарет выпрямляется и начинает рассматривать прочих пассажирок с выражением хищного интереса. Ее взгляд останавливается на женщине, которая сидела напротив меня через проход – звали ее Дейзи Лавлейс. Мы едва перекинулись с ней словом, но я знала, что она уроженка Южных штатов, судя по виду – из обедневших дворян. На коленях у нее спал старый, когда-то белый, а теперь грязный французский пудель. Вокруг крестца и морды, а также слезящихся, воспаленных глаз на его шкуре виднелись красные пятна.

– А у вас табачку не найде-ется, мисси? – спрашивает Маргарет.

– Бою-усь, что нет, – протяжно и не особенно дружелюбно ответила та.

– Ка-акой песик, – говорит Маргарет, скользнув на сиденье возле южанки. – Как его зовут, не скажете? – тон ее был слишком многозначительным, чтобы поверить, что она действительно хочет знать, как зовут собаку.

Не обращая внимания на рыжуху, южанка опускает собаку на пол:

– Ты можешь теперь сделать пи-пи, Ферн-Луиза, – сюсюкает она с тягучим, как патока, выговором, даваай, крошка, сделай пи-пи, маамочка разрешает. – И несчастное существо с трудом чапает по проходу, обнюхивая воздух и сопя, и наконец присаживается помочиться у пустого сиденья.

– Ферн-Луиза, значит? – говорит Мегги. – Правда, отличное имя, Сьюзи?

– Оччень, – вторит Сьюзи. – Очччень милая собачка.

По-прежнему не обращая на них внимания, женщина достает из сумочки серебряную фляжку и делает глоток. Что очень и очень интригует сестричек.

– Это у вас там виски, мисси? – спрашивает Маргарет.

– Нет, не виски, – холодно отвечает южанка. – Это мне врач прописал, от не-ервов, и, нет, я не намерена ни с кем делиться.

Сестрички явно не на ту напали, скажу я вам!

А вот и моя товарка Гретхен Фатгауэр – протискивается по проходу, размахивая руками и распевая какую-то швейцарскую народную песенку. Гретхен вечно нас подбадривает – добродушная и неутомимая великанша, шумная, пышущая здоровьем, розовощекая девчонка, кажется, в одиночку смогла бы родить столько младенцев, сколько понадобится этим несчастным шайеннам.

Мы уже все знаем ее историю: родители, швейцарские эмигранты, поселились на возвышенности к западу от Чикаго, когда Гретхен была малышкой, и стали выращивать пшеницу. Но после череды суровых зим, погубивших урожай, семья оказалась на грани голода, и повзрослевшая к тому времени Гретхен ушла в город, чтобы зарабатывать самой. Нашла работу прислугой в доме Сайруса Маккормака – да-да, того самого Маккормака, изобретателя механической жатки и закадычного приятеля нашего с тобой отца… Как странно, ты не находишь, Гортензия: мы столько раз бывали у Маккормаков в юности, как раз когда Гретхен там работала; но кому из нас пришло бы в голову обращать внимание на здоровенную горничную-швейцарку?

Гретхен самой ужасно хотелось семью – и в один прекрасный день она поместила объявление в «Трибьюн» в рубрике «Невесты по выписке», и пару месяцев спустя на ее объявление откликнулся поселенец с Оклахомской территории. Суженый собирался встретить ее на вокзале в Сент-Луисе и отвезти в новый дом. Гретхен уведомила об этом Маккормиков, уволилась и две недели спустя села на поезд до Сент-Луиса. Но увы – хотя у нее было золотое сердце, Гретхен была жутко некрасивой… В самом деле, я вынуждена признать, что это даже мягко сказано; наименее милосердные из нас прозвали ее «мисс картофельное рыло», да и те, что подобрее, не стали бы отрицать схожесть ее лица с упомянутым корнеплодом.

Так вот, суженому Гретхен довольно было одного взгляда на невесту – и, пролепетав что-то про багаж, он исчез, и больше она не видела этого несчастного глупца. Теперь-то она рассказывала про это с большой иронией, но в ту минуту она была вне себя от отчаяния. Она оставила все – и теперь оказалась брошенной в незнакомом городе, с чемоданом, небогатыми пожитками и скудными сбережениями, сделанными за время работы горничной. Вернуться в Чикаго и снова попроситься к Маккормикам казалось ей невыносимым унижением. Тем паче невыносимой была для нее мысль о том, что придется ехать к родным и объяснять, что ее отверг потенциальный жених. Нет, Гретхен твердо решила: мытьем или катаньем, а муж и дети у нее будут. Она присела на скамеечку и расплакалась над своей участью. В тот самый момент к ней подошел некий господин и вручил ей листок бумаги, в котором значилось нижеследующее:

Если вы – молодая и здоровая женщина детородного возраста, желающая выйти замуж, посетить экзотические края, если вам не чужд дух авантюризма – не теряйте времени: вас ждут по указанному адресу в 9:00, утром в четверг февраля двенадцатого дня 1875 года от Рождества Христова.

Гретхен смеется, рассказывая об этом – гортанным своим смехом, и с сильным акцентом добавляет: «Йа подумала, что этот джент-лмен – посланник По-га. Правда! Ну, я пришла туда и мне ска-сали: пойду ли я замуж за шайенна, чтобы ротить ему детей? Я сказала: «Ну, надеюсь, индейцы не такие раз-порчивые, как фермеры? Если нет, то пач-чему нет? Я рожу своему мужу поль-ших и сильных дет-тей. Та-та, я выкормлю цел-лые ясли!» – И Гретхен хохочет, хлопая себя по массивной груди.

Отчего мы не выдерживаем и смеемся вместе с ней.

Стальное презрение южанки оказалось не по зубам сестричкам, и они отправились попытать счастья в соседний вагон. При взгляде на них я подумала о паре лисиц, рыскающих по лесной поляне, чем бы поживиться.

Прямо сейчас, когда я пишу, ко мне пришла моя новая подруга Фими и устроилась на соседнем сиденье. Полностью ее зовут Юфимия Вашингтон – цветная девушка, изящная как статуэтка, которая попала в Чикаго через Канаду. Лет ей сколько мне, а внешность у нее необычная, яркая – почти сто восемьдесят сантиметров росту, гладкая кожа цвета полированного черного дерева, прекрасной формы нос с четко очерченными ноздрями, полные негритянские губы. Уверена, милая моя сестричка, что наше семейство будет оскандалено – узнав, что я теперь якшаюсь с неграми. Впрочем, в этом поезде, как и в моем сердце, царит полное равноправие.