Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд - Страница 30

Я забрала с собой мои драгоценные тетрадки и солидный запас карандашей, которыми меня снабдил капитан Бёрк, мудро рассудив, что там, куда мы направляемся, чернил будет не достать. Также он подарил мне свой любимый томик Шекспира, чтобы я взяла его в дикие края. Зная, что он для него значил, я пыталась отказаться, но капитан настоял. Мы оба плакали, Гарри, он и я, плакали и обнимались – роскошь, в которой нам с тобой было отказано.

И вот мое последнее признание, Гарри, – тебе, моей первой любви, отцу моих детей, где бы ты ни был, что бы с тобой ни стало – с тобой, кому я была верна до вчерашней ночи… Да, мы с капитаном поддались страсти, наши чувства были так сильны, что мы не смогли, да я и не захотели им сопротивляться – о, что за странная участь, Гарри, связываться с неподходящими мужчинами: с фабричным бригадиром, помолвленным капитаном армии, да еще католиком, и вот теперь – с вождем дикарей! Господи, может, я и вправду сумасшедшая?

В отчаянной одиннадцатичасовой попытке отсрочить неизбежное, поспешно собранный комитет из наших женщин призвал полковника Кларка и попросил изыскать позволения провести еще одну ночь в лагере. Нервы у всех были на пределе, и я стала опасаться массового дезертирства. Капитан, в свою очередь, передал просьбу Маленькому Волку и нескольким уважаемым индейцам, с которыми он совещался. После чего великий вождь объявил решение: лошадей, согласно предварительному договору, уже пригнали, и теперь мы должны ехать с ними. Оставалось достаточно времени, чтобы мы успели добраться до стоянки до темноты. Полковник Брэдли пояснил, что если он не отпустит нас с ними, как было условлено, шайенны могут решить, что мы не держим слово. И, следовательно, неизбежно возникнут неприятности. Поскольку наше сомнительное предприятие и задумывалось, чтобы избежать дальнейших конфликтов с краснокожими, полковник с сожалением вынужден отказать нам в просьбе провести еще одну ночь в цивилизованных условиях. Собственно, мы ведь сами на это шли, не так ли?

В последнюю минуту к нам присоединился преподобный Хейр – тучный священник-епископат, днем раньше прибывший из Форт-Феттермана, чтобы сопровождать нас к дикарям. Вид у него самый необычный – весу в нем было килограммов за сто, и он был лыс, как бильярдный шар. В белых одеждах священнослужителя преподобный смахивал на гигантского спеленутого младенца. Ехал он на таком же гигантском белом муле – несчастный аж стонал под тяжестью его преподобия.

Капитан Бёрк только покачал головой при появлении епископата и пробормотал под нос что-то вроде «и горазды же трескать эти протестанты». Очевидно, капитан знал о том, как преподобный пытался обратить индейцев на путь истинной веры, и тайком сетовал, что политика правительства по замирению индейцев предполагала грызню церковников за каждую языческую душу, точно псов за сахарную косточку. В полном соответствии с этим самым планом Белые Одежды, как окрестили миссионеров-епископатов краснокожие, был послан Церковью, чтобы принять язычников в ее лоно, пока этого не сделали Черные Одежды, то есть католики. Первым же утверждением, которое сделал обширный слуга Божий перед полковником Брэдли и капитаном Бёрком, стало: лучше дикари останутся язычниками, чем перейдут в католичество, – что, поверь, было вовсе не по душе моему капитану.

Тем не менее нам сообщили, что преподобный Хейр несколько лет прожил среди дикарей и сносно владеет местными языками, в том числе наречием шайеннов. Так что к нашей странной компании ягниц, ведомых на заклание, приставили еще переводчика и духовного наставника.

Именно так – словно нас ведут на заклание – чувствовали мы себя, выезжая из Кэмпа-Робинсон к будущим мужьям. Кто-то из женщин разразился рыданиями, точно это была не свадебная процессия, а похоронная. Я же старалась сохранять спокойствие – несмотря на пессимизм капитана Бёрка, я поклялась относиться к нашей авантюре с оптимизмом и перво-наперво думать о том, что это не навсегда, что мы своего рода солдаты и у нас долг перед страной, так что остается, по крайней мере, надеяться, что мы вернемся домой. Но самая сокровенная мысль, Гарри, – о наших дорогих детках; я навсегда поселю в своей груди мечту вернуться к ним живой и невредимой, и эта мечта хранит меня и придает сил. Я пыталась внушить эту утешительную мысль другим – приободрить их, уверяя, что совсем скоро мы вернемся в лоно цивилизации – и, наконец, будем свободны.

Так что я ехала во главе нашей процессии, гордо восседая на лошади рядом с суженым, слегка кивнув капитану Бёрку – на его лице отчетливо читался ужас от происходящего. Я подняла было руку, чтобы помахать ему, но тут обратила внимание, что он опустил свои темные глаза долу и не смотрит на меня. Неужели я вижу стыд в этом взгляде? Самобичевание доброго католика? За то, что в момент нашей страсти он предал своего Бога, свою суженую и нарушил солдатский долг? Мне даже почудилось в этом что-то сродни облегчению: наконец-то блудницу, посланную дьяволом искушать его и восторжествовавшую, увозят дикари, среди которых ей самое место – подходящая Божья кара за сладкие грехи, совершаемые по ночам. Да, все это я увидела в опущенных долу глазах Джона Бёрка! Да, Гарри, такова участь женщины на Земле: мужчина может заслужить искупление лишь ценой ее изгнания.

Но я не склонила головы. Я должна сохранять достоинство даже в странной новой жизни и, раз уж я супруга вождя, буду вести себя образцово. Так что перед самым отъездом я научила Марту и тех из нас, кому было страшнее всего, мудрости, открытой мне погонщиком мулов Джимми, он же – моя новая подруга Грязная Герти, у которой был свой опыт общения с краснокожими: «Выше голову, милая, и не позволяй им видеть, как ты плачешь», но, конечно, не всем было легко следовать ему. Лично я решила никогда не показывать своей слабости, всегда сохранять твердость, решимость и силу, казаться бесстрашной и уверенной, какой бы страх и неуверенность ни таились внутри; иного способа вынести это испытание я не видела.